Капитан любит.

Капитан любит, чтоб старший офицер неусыпно наверху был. Вот и делает проверку. А что же старшему офицеру — убиться, что ли? Он и ставит часовых. На в пятницу я спросил у них, когда же они вернут мне период долг в двести долларов, взятых у меня на две недели, и после двух с половиной лет так не возвращенных мне. Как только капитан двери коснется, помощнику единым духом докладывают. Капитан на шканцы, а старший офицер по другому трапу — и тоже на шканцы идет. Ну и выходит, будто он не пьет, не ест, а только трудится. Капитан за двери, и старший офицер либо спать, либо в карты играть. Вот какая махинация! — сказал Фимка, снова приваливаясь к пушке.
— Ну, а по ним и мы, — добавил Санька Куль, звеня мелочью в кармане. Он снова отправился на свой наблюдательный пост и, небрежно прислонясь к борту, поплевывал на пальцы и приглаживал свои черные волосы.
— По господам и мы! Тоже сказал! — заметил вслед ему Фимка. — Не с нашим рылом. Нынче он тебе пятиалтынный, а завтра так вспорет, что богу душу отдашь.
Он подумал немного, почесал за пазухой и добавил:
— Оно, конечно, ежели сумеешь извернуться, так ничего. Но не всякому такое уменье дано. У меня вот нету.
— А если нет, тогда что?
— Пропадешь безо всякого смыслу. Это уж — как пить,
И Фимка после этого мрачного пророчества  дремать уже не решился.
НОЧНАЯ БЕСЕДА
Корнилов, когда приезжал из Николаева, всегда оста¬навливался у Нахимова. От Станюковича они вернулись вместе. Корнилов тотчас прошел к себе в комнату, а Нахимов спросил встретившего их вестового:
— Острено вернулся?
— Никак нет, Павел Степанович.

За истекшие сутки.

Когда Воронин бегом возвращался в цех, у него восторг уже не было времени для переживаний. Говорят, по правилам военной науки стрелковый полк должен держать оборону на участке фронта в один километр. Но под билет Москвой бойцы дерутся один за троих. Сейчас в руках Дмитрия Петровича оказались два цеха, и в значительной степени от него зависело, насколько полноценны и работоспособны будут они и насколько быстро встанут в строй. Началась работа в открытую. Собранные на поставку молоко, яйца, сливки зачастую шли прямо в партизанский отряд — к Жудре.
— Дмитрий Петрович! Что же это? Машины угоняют!— закричал он в отчаянии, вытирая пот с грязного, бледного лица. — Охрану сняли, начальника нет. Угонят к чертовой матери!
За истекшие сутки Воронин многому перестал удивляться. Вероятно, еще вчера он попытался бы толком расспросить механика, по телефону выяснить, в чем дело.
А второй, в военном полушубке, в шапке со звездочкой, кричал, потрясая над головой какой-то бумажкой и пистолетом.

И понятен был их восторг.

Я приказал снарядить пятьдесят подвод, чтобы с молодые люди наступлением ночи перебросить армян к Потиевке. Этот день запомнился многим. Хмель радости пьянил всех. Отовсюду слышались громкий говор, смех, взаимные поздравления.
И понятен был их восторг: они прошли сквозь ад испытаний, выжили и победили. Наконец-то они больше не пленные и не легионеры, и теперь смогут отомстить за легионерское тавро тем, кто хотел испоганить их души! Он называет их фальшивомонетчиками.
Арагон и Триоле по-прежнему работают много и упорно. Арагон опубликовал свой новый роман «Орельен» о жизни между двумя войнами, сборник рассказов о Сопротивлении — «Падение и величие французов». Несколькими изданиями вышли из печати сборники его стихов «Нож в сердце», «Глаза Эльзы» и другие.
Польские Пулавы, Демблин, Легиново были теми местами, где за колючей проволокой муштровали, дрессировали, вытравляли и убивали в этих людях все советское, человеческое. Но не убили и никогда не убить в нас этого никаким гитлерам!