В июне бандиты.

В июне бандиты во второй раз ворвались в «Мурниеки» где оставалась одна Гриета Аберсоне. Ее мужа Яниса бандиты убили еще прошлой осенью, а сын Жанис жил в Кулдиге, так как полученная в тот раз рана все еще требовала серьезного лечения. Разграбив продукты и другое имущество, они переломали и порубили топором мебель, а старую женщину избили и заперли в клети. Она выбралась оттуда лишь на следующий день, голыми руками отодрав доски пола.
Шестнадцатого августа бандиты убили агента по заготовкам из Кулдигской волости Фрициса Хершберга, третьего сентября в «Раугас» Злекской волости — бывшего красноармейца Матвея Супе.

По позднейшему свидетельству.

Янкав начал дознаваться, участвовал ли Адам Тирум в вооруженных операциях против «национальных партизан», участвовал ли в арестах, обысках, конвоировании арестованных, кто именно арестован и в настоящее время содержится в Кулдигской тюрьме, какие акции готовятся в ближайшем будущем.
По позднейшему свидетельству самого Янкава, Адам Тирум держался чрезвычайно хладнокровно, невозмутимо, сдержанно, без малейшего проявления малодушия, сказал только, что не намерен давать какие-либо объяснения людям, которые сами абсолютно ничего не представляют.
Бандиты расстреляли Адама Тирума и его жену Анну, мебель сожгли, одежду и другие вещи поделили между собой, а корову угнали в свое логово и закололи.

Дед обожал внука.

Дед обожал внука, и все, что делал Сережа, ему казалось важным, значительным, в последние годы — важнее, чем работа, которую доктор исторических наук не прекращал ни на один день.
— Где же он, наш Сережа, который убрал кухню? — Деловая женщина говорила громко, надеясь, что сын услышит и выйдет из своей комнаты.
— Его пет, нет,— торопливо сказал старик.— Он ушел к товарищу. У них что-то случилось в школе.
— Что такое?
— Я его не расспрашивал. Он не любит, когда я его расспрашиваю. Может, тебе расскажет, когда придет.
Деловая женщина встала со стула, оставив на нем дубленку и шарф. Кухня, действительно подметена, стол блестит. Всю грязную посуду Сережа сложил горой в мойку, и она там лежала невымытая. Мама улыбнулась: сын любил порядок, но не любил мыть посуду и выносить ведро с мусором.
Раздался звонок.
— А вот и Сережа, который убрал кухню.
Но это был не Сережа. В дверях стояла Алена. Она редко приходила к Сереже. Мама знала, как ее зовут, потому что симпатизировала этой рыжей девочке.
— Здравствуйте, позовите Сережу.
— Здравствуй, Аленушка, Сережи нет.
— Нет?

Длинный шарф.

Одета она модно: дубленка, сшитая в талию, на ногах высокие сапоги вишневого цвета. Дубленку она носила всегда нараспашку. Выходила из дома, садилась в машину: «Я без машины, как без рук». А подъехав к институту, выходила из машины — ив проходную, некогда застегиваться, расстегиваться. Длинный шарф, завязанный на шее узлом, болтался мохрами у колен, выбиваясь наружу при каждом шаге, подчеркивая стройную фигуру, стремительность движений и придавая всему облику жизнерадостную встрепанность.
Отвечая веселыми короткими фразами о своем житье-бытье, деловая женщина разматывала с шеи шарф, стряхивала с плеча рукав дубленки и, стряхнув, перехватила трубку другой рукой, принялась таким же манером стряхивать с себя второй рукав, саму дубленку.
Профессор ходил по коридору туда-сюда, стараясь не слишком топать, чтобы не мешать дочери разговаривать. Когда он проходил мимо, дочь, не прерывая разговора, легонько погладила его но руке, вернее, прикоснулась, чтобы передать отцу свое чувство нежности, жизнерадостности. Носатый старик неопределенно хмыкнул. Седые волосы на его голове всклокочены, встрепаны, и он их еще взъерошивал машинальным жестом, «помешивал мысли». Старику явно не терпелось что-то сообщить дочери, и, когда она кончила говорить, он, не дойдя до конца коридора, торопливо обернулся и сказал:
— Сережа убрал кухню.

С минуту.

С минуту Малько и Воронин молчали, рассеянно глядя друг на друга.
Полковник и майор тоже молчали, понимая, что директор и начальник цеха думают сейчас не о том, давать или не давать обещание, а о том, какими средствами его выполнить.
— Обогнать график суток на двое. — начал Воронин.
— И я так думаю,— сказал Малько.
— Хотя бы первый поток.
— Но не суток на двое, а точно: на двое суток. Тогда сможешь.
Когда они договорились, полковник опять повторил, как будто извинился:
— Нужно, товарищи. Очень нужно. Вот пусть он расскажет, какая у нас под Москвой жара.
Тут только Воронин заметил третьего гостя. Со стула поездка в никуда поднялся очень молодой, невысокий, худощавый парень, тоже с голубыми петличками — лейтенант. Вздернутый нос его осыпали золотистые веснушки.
— Пилот  Горюнов, — пожимая Воронину руку, на я он, несколько сконфуженный всеобщим вниманием.
— Не по шерсти кличка, — сказал полковник. — Горюют от него немцы, а он вчера представлен к званию Героя Советского Союза.
Воронин почти с сомнением взглянул еще раз в курносое веснушчатое лицо. Если снять с него форму, что останется мальчишка и мальчишка.
— Семьдесят два боевых вылета, — видимо, догадываясь, о чем думает начальник цеха, улыбнулся полковник. — Вот пусть поговорит с вашими стахановцами, расскажет, как небо московское защищает.
— Да. Без вас мы бы не много наработали, — произнес Малько.

Гостей в дом не пригласила.

Гостей в дом не пригласила. Юркнула на свою женскую половину, оставив приехавших торчать в неуютном дворе.
— Здесь, пожалуй, не показная бедность, как считаешь, Рашмаджан? — спросил Тихов.
— Похоже. Но, думаю, здесь припрятано денег больше, чем у других. Саидов, думаю, не вею сумму назвал.
— Триста пятьдесят тысяч! Мало ли?
— Мало. Ну, да ладно, поглядим. Одно думаю: ничего мы здесь не получим...
Как в воду глядел Рашмаджан. Подвыпивший хозяин, который вскоре появился во дворе, недовольно что-то выговорил Кадыралиеву. Он, оказывается, умасливал мираба, чтобы тот смилостивился и разрешил полив сада, разрешил наполнить пересохший хауз. Согласие еще не было получено, начали только вторую бутылку араки, потому и сердился родственник Саидова. С явным неудовольствием он сел смотреть видеопослание Саидова, но смотрел и слушал, как определил Тихов, очень внимательно. А когда экран зашипел, то вздохнул облегченно. Значит,  то,   что  волновало  его,   миновало,   не   свершилось.

Всю дальнейшую дорогу.

То есть, не только местная самодеятельность?
— Да.
— Но мы же — профессионалы. Как же можно друг другу ножки ставить?
— Партия руководит нашей работой. От нее ничего нельзя скрывать. Но, думаю, не только из Управления информация идет. Еще, думаю, есть источники.
— Но мы, уехав, потеряем много времени, а здесь все окончательно запутают,— продолжал упрямиться Тихов.— Нужен немедленный обыск председателя колхоза Юсубалиева. Нужна в том колхозе глубокая ревизия.
— Пустая затея.
Всю дальнейшую дорогу они спорили, пытаясь переубедить друг друга, и лишь на исходе пути к гостеприимному дому определились окончательно: Смолокур после ужина поедет в тюрьму, и если будет нужно, возьмет камеру под свою личную охрану. Утренним рейсом — в Ташкент, оттуда, без задержки, — в Москву. Остальные, взяв с собой следователя и оперработника из милиции, а также ревизионную группу, поедут к Юсубалиеву с обыском и проверкой финансово-хозяйственной деятельности колхоза. План этот, как они теперь считали, был вполне оптимальным: вывести поначалу на чистую воду одного председателя, потом уже разбираться дальше, получив не только показания Мемлекетова, но и подтверждения Саидова, Мусаханова и Халимова. Во второй заход это сделать.

Прошла мимо.

Потом она долго разговаривала с практиканткой Наташей. Спасительная беседа. Должна же учительница, которая некоторое время отсутствовала, выяснить, какие темы прошли, какие нет. Анна Федоровна исподволь оглядывалась на учителей, пытаясь угадать, как они на самом деле относятся к ее возвращению. Но никто особенного интереса и злорадства не проявлял. У всех свои заботы... Разговаривали об обычном: о вчерашней передаче по телевидению «А ну-ка, девушки!», о гастролях греческого ансамбля «Бузуки», о какой-то тесьме... по рублю восемьдесят за моток. Прошла мимо, дымя сигаретой, стряхивая на ходу пепел в коробочку из-под кнопок, Нина Алексеевна, сказала, морщась от дыма:
— В четверг ты дежуришь по школе.
Анна Федоровна кивнула, вздохнула с облегчением и стала внимательной слушать, что говорила Наташа.
— Анна Федоровна, дорогая моя! — раздалось грудное воркованье.

Даже черных штор.

Максим Лаврентьевич молчал. Что он может посоветовать? Она же правильно говорит: не ее вина, что она — девочка.
— Может быть, ты и права, — сказал Алеша, стеля себе на диванчике.
Но Кира прекрасно видела, что он думает только о цехе и о своем очерке.
Она молча повернулась и ушла к себе.  Строго говоря, Кира не спрашивала сейчас их совета, она подготовляла их. Все уже сделано. Из института она ушла, на ее место взяли какую-то старушку. Райком комсомола дал Кире направление на курсы медсестер. А в том она уйдет на фронт. Прямая, единственно правильная дорога.
Кирина комната, казалось, была последним местом на земле, где еще сохранялось дыхание мирного времени.
Даже черных штор не было на окнах — по вече Кира не зажигала здесь огня. После отъезда Григория ей хотелось сохранить свою комнату нетронутой. До его возвращения.  Но в первые же дни Кира с горечью убедилась, что комната пуста. В ней не было даже воспоминаний. Ведь Григорий только на пороге поцеловал Кире руку.